Неточные совпадения
Там была свобода и
жили другие люди, совсем непохожие на здешних, там как бы самое время остановилось, точно не прошли еще века Авраама и
стад его.
Пастух в Нептуновом соседстве близко
жил:
На взморье, хижины уютной обитатель,
Он
стада малого был мирный обладатель
И век спокойно проводил.
В первых кочевьях башкирцы
живут до тех пор, пока не потравят кругом кормов своими
стадами; тогда переселяются они на другое место, а потом даже на третье.
Многие охотники сказывали мне, что лебеди не только постоянно
живут, но и выводят детей в разных уездах Оренбургской губернии и особенно по заливным, волжским озерам, начиная от Царицына до Астрахани; что гнезда вьют они в густых камышах; что лебедь разделяет с лебедкою все попечения о детях, что молодых у них бывает только по два (а другие уверяют, будто по три и по четыре) и что по волжским рукавам, при впадении этой реки в море, лебеди
живут несчетными
стадами.
До приезда Женни старик
жил, по собственному его выражению, отбившимся от
стада зубром: у него было чисто, тепло и приютно, но только со смерти жены у него было везде тихо и пусто. Тишина этого домика не зналась со скукою, но и не знала оживления, которое снова внесла в него с собою Женни.
Но первое: я не способен на шутки — во всякую шутку неявной функцией входит ложь; и второе: Единая Государственная Наука утверждает, что жизнь древних была именно такова, а Единая Государственная Наука ошибаться не может. Да и откуда тогда было бы взяться государственной логике, когда люди
жили в состоянии свободы, то есть зверей, обезьян,
стада. Чего можно требовать от них, если даже и в наше время откуда-то со дна, из мохнатых глубин, — еще изредка слышно дикое, обезьянье эхо.
— Во времена это происходило еще древние, старые… жил-был по деревне мужик жаднеющий… бывало, на обухе рожь молотить примется, зернышка не уронит; только было у него, промеж прочего другого именья,
стадо овец…
Тогда близ нашего селенья,
Как милый цвет уединенья,
Жила Наина. Меж подруг
Она гремела красотою.
Однажды утренней порою
Свои
стада на темный луг
Я гнал, волынку надувая;
Передо мной шумел поток.
Одна, красавица младая
На берегу плела венок.
Меня влекла моя судьбина…
Ах, витязь, то была Наина!
Я к ней — и пламень роковой
За дерзкий взор мне был наградой,
И я любовь узнал душой
С ее небесною отрадой,
С ее мучительной тоской.
Вздохнув с улыбкою печальной,
Старик в ответ: «Любезный сын,
Уж я забыл отчизны дальней
Угрюмый край. Природный финн,
В долинах, нам одним известных,
Гоняя
стадо сел окрестных,
В беспечной юности я знал
Одни дремучие дубравы,
Ручьи, пещеры наших скал
Да дикой бедности забавы.
Но
жить в отрадной тишине
Дано не долго было мне.
«Собираться
стадами в 400 тысяч человек, ходить без отдыха день и ночь, ни о чем не думая, ничего не изучая, ничему не учась, ничего не читая, никому не принося пользы, валяясь в нечистотах, ночуя в грязи,
живя как скот, в постоянном одурении, грабя города, сжигая деревни, разоряя народы, потом, встречаясь с такими же скоплениями человеческого мяса, наброситься на него, пролить реки крови, устлать поля размозженными, смешанными с грязью и кровяной землей телами, лишиться рук, ног, с размозженной головой и без всякой пользы для кого бы то ни было издохнуть где-нибудь на меже, в то время как ваши старики родители, ваша жена и ваши дети умирают с голоду — это называется не впадать в самый грубый материализм.
Одним словом, в ней как будто сам собой еще совершался тот процесс вчерашней жизни, когда счастье полным ключом било в ее
жилах, когда не было ни одного дыхания, которое не интересовалось бы ею, не удивлялось бы ей, когда вокруг нее толпились необозримые
стада робких поклонников, когда она, чтоб сдерживать их почтительные представления и заявления, была вынуждаема с томным самоотвержением говорить: «Нет, вы об этом не думайте! это все не мое! это все и навек принадлежит моему милому помпадуру!..»
«Вот какая щедрая земля в той стране! «Там
жило могучее племя людей, они пасли
стада и на охоту за зверями тратили свою силу и мужество, пировали после охоты, пели песни и играли с девушками.
Вот хошь бы вечор: пришел я в Сосновку,
прожил там восемь ден; бился, бился — норовил ихнее
стадо стеречь.
— Опять и то сказать, ваше сиятельство, не навоз хлеб родит, а всё Бог, — продолжал Чурис. — Вот у меня летось на пресном осьминнике шесть копён стало, а с навозкой и крестца не собрали. Никто как Бог! — прибавил он со вздохом. — Да и скотина ко двору нейдет к нашему. Вот шестой год не
живет. Летось, одна тёлка издохла, другую продал: кормиться нèчем было; а в запрошлый год важная корова пала: пригнали из
стада, ничего не было, вдруг зашаталась, зашаталась, и пар вон. Всё мое несчастье!
Он сидел уже часа полтора, и воображение его в это время рисовало московскую квартиру, московских друзей, лакея Петра, письменный стол; он с недоумением посматривал на темные, неподвижные деревья, и ему казалось странным, что он
живет теперь не на даче в Сокольниках, а в провинциальном городе, в доме, мимо которого каждое утро и вечер прогоняют большое
стадо и при этом поднимают страшные облака пыли и играют на рожке.
Жил он в громе дедовских побед,
Знал немало подвигов и схваток,
И на
стадо лебедей чуть свет
Выпускал он соколов десяток.
Но теперь разве мы можем по совести утверждать это? разве мы можем указать наверное, где начинаются границы нашего Ташкента и где они кончаются? не
живут ли господа ташкентцы посреди нас? не рыскают ли
стадами по весям и градам нашим?
Приказчиков не существовало, старосты никого не обижали, обитатели работали мало, а
жили припеваючи, и пастухи стерегли
стадо в сапогах.
Вдруг тонкий, свистящий, прерывистый звук раздался в воздухе. Есть такая порода уток: когда они летят, то их крылья, рассекая воздух, точно поют, или, лучше сказать, посвистывают. Фью-фью-фью-фью — раздается в воздухе, когда летит высоко над вами
стадо таких уток, а их самих даже и не видно, так они высоко летят. На этот раз утки, описав огромный полукруг, спустились и сели как раз в то самое болото, где
жила лягушка.
Я, добрый человек, с самой воли хожу с обчественным
стадом, до воли тоже был у господ в пастухах, пас на этом самом месте и, покеда
живу, не помню того летнего дня, чтобы меня тут не было.
Пробираясь околицами, добралась она до лесов Керженских, Чернораменских и здесь на Каменном Вражке была встречена своим «малым
стадом» — теми девицами, что
жили с ней в Гуслицах.
— Нет, говорит, отцы преподобные, прискорбна душа моя даже до смерти! Не могу дольше
жить в сем прелестном мире, давно алчу тихого пристанища от бурь житейских… Прими ты меня в число своей братии, отче святый, не отринь слезного моленья: причти мя к малому
стаду избранных, облеки во ангельский образ. — Так говорил архимандриту монастыря Заборского.
— Это так и должно быть, — ответил им Ермий. — Не мешайте им вить свои гнезда. Птицы должны
жить в скале, а человек должен служить человеку. У вас много забот; я хочу помогать вам. Хил я, но стану делать по силам. Доверьте мне ваших коз, я буду их выгонять и пасти, а когда возвращусь с
стадом, вы дайте мне тогда хлеба и сыра.
Тот моментально поднялся с места и стал любезен и разговорчив. Он обстоятельно и подробно объяснил, что оборванца зовут Василий Васильевич Луганский, что он из дворян, был когда-то «на линии», да теперь видимо скопытился и
стад «бросовый» человек.
Живет он втроем на кухне подвального этажа на дворе, насупротив выгребной ямы. Дворник даже указал рукой по направлению этой кухни.
Князь Александр Павлович Шестов, служивший в молодости по дипломатической части, но уже давно вышедший в отставку и проживающий в Москве, незадолго перед торжественным возвращением заблудшей овцы в губернское
стадо, потерял свою вторую жену, с которой
прожил около десяти лет, и приехал погостить в город Т., близ которого лежало его большое родовое именье, и в котором
жил его младший брат, вдовец, с двумя маленькими дочерьми.